Сельма Ансира: Перевод — отражение и созвучие

— Я думаю, что это связано с воспитанием. Мой отец — мексиканский актер Карлос Ансира. В Мексике его знают и любят примерно так, как в России — Смоктуновского. Он многие годы играл гоголевские «Записки сумасшедшего», пьесы по произведениям Достоевского, разные роли в пьесах Чехова. Когда он начал играть Гоголя, мне было четыре года. Представьте себе: четырехлетний ребенок сидит в театре и слышит такие фамилии, как Поприщин, и прочее. Отец сделал моноспектакль из рассказа Андреева «Мысль» и играл по всей Мексике, создал многосерийный фильм о жизни Достоевского… Так что русская литература вошла в мою жизнь даже помимо моего желания. За столом были разговоры про Петропавловскую крепость, я помню разные обсуждения по поводу одиночества, сумасшествия… Я окончила школу в Мексике, и моя романтическая натура подсказала, что было бы хорошо улететь далеко-далеко в идеальную страну, где тройки, коммунизм и великие писатели. Мой отец был достаточно далек от политики, его религия была — искусство. Он всегда говорил, что язык, речь — это показатель воспитанности человека. Но когда я в 1974 году прилетела в СССР, я не знала ни одного слова по-русски!

— И какой вы увидели страну, о которой столько слышали?

— Это было очень сложно! Когда я приехала, без языка, меня никто не встретил в аэропорту!

Мексиканские студенты прилетели дней за 10 до меня... Я же прилетела из Лондона, вся в мечтах о том, как на тройках буду кататься по сентябрьскому снегу... А на самом деле это был дождливый сентябрь, холодно, но никакого снега! Вместо этого пришел человек и сказал, что меня распределили в Воронеж. «Какой Воронеж?» — спрашиваю я. Да вот, такой город, девять часов на поезде. Мы сидели в купе — я, две девушки из Лаоса, одна африканка — нам выдали по три рубля, но никто не сказал, что на них надо купить белье. Так и ночевали без белья. Поезд шел через степь, Юго-Восточная Азия сидела напротив меня, а по радио звучала кубинская песня «Guantanamera»! Это было… сюрреалистично. В Воронеже было тяжело, но весело. Но мне хотелось ходить в театры и в оперу, в балет, по музеям, поэтому через несколько недель мексиканское посольство меня оттуда забрало обратно в Москву. Целый год я учила русский язык на подготовительном факультете МГУ. Помню, что моя первая лекция на филологическом факультете была по языкознанию. Я вышла вся в слезах, ведь ничего не поняла!!! Но мало-помалу освоилась и не только закончила учебу, но и поступила в аспирантуру.

— Как вы отбираете книги для перевода?

— Есть переводчики, которые переводят то, что издатель им предлагает. Это одна манера работы. Есть странные люди, как я, которые должны чувствовать созвучие душе, иначе переводить им почти что невозможно. Когда я берусь за перевод — я не могу ни спать, ни есть, ни гулять, я могу только работать. А какая благодать, когда вещь созвучна твоей душе! Тогда приходят вот какие мысли: «была бы я писателем, я бы эту вещь написала» — или «была бы я писателем, я бы ТАК написала».

— Первая книга, которую вы перевели, — «Письма 1926 года», переписка Рильке, Цветаевой и Пастернака. Это очень сложная книга, тем более для начинающего переводчика. Что вы сейчас думаете о переводческом труде? Выработались какие-то основы мастерства, которым вы следуете?

— Да, это была моя первая книга, мой первый перевод. Прошло уже тридцать три года. За это время я многое поняла. Перевод — это и искусство, и ремесло. Несколько лет назад я перевела автобиографию Марины Цветаевой, составленную Цветаном Тодоровым. В его книге была одна глава, которая называлась «Писать на французском» — он туда собрал все, что Цветаева написала и перевела на французском. Там было и письмо Цветаевой к Андре Жиду о ее переводах Пушкина. Она очень четко объясняет, как она понимает художественный перевод! Что для нее означает переводить, понимая это слово в его самом возвышенном смысле! Я перевела это письмо с французского — и вдруг поняла, что мне надо переводить всю Цветаеву заново. Переводить ее именно так, как она понимает перевод, то есть ходить по ее следам! И вот я этим и занимаюсь уже последние три года. В прошлом году сделала новый перевод «Писем 26 года». Давным-давно, когда я переводила эти письма в первый раз, Евгений Борисович Пастернак сидел со мной долгими московскими вечерами и помогал мне, он буквально за руку вводил меня не только в книгу, но и в ту эпоху... С тех пор я перевела почти всю прозу Цветаевой и довольно много ее стихов, и всюду встречаю как бы куски одной большой мозаики, фрагменты, которые уже были переведены, ложатся в новом тексте... Это дает прекрасное ощущение целого!

Другая часть работы — с испанским языком. Например, для того чтобы правильно переводить Толстого, я очень много читаю испанского писателя-реалиста Бенито Перес-Гальдоса. Он жил в то время, и он обожал Льва Николаевича. Как он мне помогает! Переводя рассказ «После бала», я искала у Перес-Гальдоса, например, соответствия деталям бала, а также подходящее название дамского украшения — фероньерки. И нашла!!!

— А на что вы ориентируетесь, когда переводите Цветаеву?

— Цветаева все время придумывает новые слова, все время работает с языком. Я стараюсь делать то же самое на испанском, чтобы читатели ощущали стиль цветаевский. Поэтому я очень радуюсь, когда мне говорят, что таких слов не существует, радуюсь, когда компьютерный редактор негодует и подчеркивает мой текст красным — это значит, что я на правильном пути! Обычно я не пишу книг, но о своей трудной работе над цветаевским текстом я даже написала и уже опубликовала эссе — «Долгий путь от смысла к звуку», где постаралась объяснить, что Цветаеву надо переводить через ее музыку. В данный момент я тоже отдана Цветаевой: работаю над письмами, которые она написала Тесковой, своей чешской подруге.

— Что еще поменялось в вашем новом переводе «Писем 1926 года»?

— Я добавляла комментарии, которые тогда, тридцать три года назад, была не в состоянии сделать. Перевела в четыре руки с прекрасным мексиканским поэтом, Франсиско Сеговия, все поэмы, которые вошли в книгу, с рифмой и ритмом. Отдала на перевод немецкие письма переводчику с немецкого языка... Итак, если очень коротко, можно сказать, что этот перевод более зрелый.

— Кажется, на испанском до недавнего времени вообще не было хороших переводов стихов Цветаевой?

— Да, и поэтому мы вместе с Франсиско очень старались! У нас вышел уже целый сборник стихотворений Цветаевой. Люди, которые не любят эту работу так страстно, как мы, говорят: адский труд. Но когда получается — это такой восторг, на уровне чуда!

— Кроме того, в испанской поэзии сейчас ведь не принято рифмовать?

— Да, поэтому мы в своем переводе в основном использовали рифму ассонансную, думая не только о традиции испанского языка, но и об ухе и слуховом восприятии читателя.

— Но как же испаноязычные читатели встречали этот непривычный сборник?

— О, у нас уже есть целая группа поклонников Цветаевой, и я уже знаю, готовя новую книгу, что есть люди, которые ее ждут. А ведь когда я начала переводить Цветаеву, эта фамилия не существовала в испаноязычной культуре! Я помню, как мой издатель говорил: «Давай потренируемся, как произносится эта фамилия, а то придут журналисты, и я не смогу выговорить, это же очень трудно!»

А сейчас ее читают, ее ждут, о ней пишут, у нее своя жизнь в нашем испаноязычном мире!.. Если я чем-то горжусь, то — вот этим.

— Какая еще русская литература со временем приобрела для вас особое значение?

— Я много перевела Булгакова («Театральный роман», «Записки на манжетах», «Записки юного врача») и Нину Берберову, например. Но, конечно, нельзя сказать, что они — мое открытие. Мне очень живо вспоминается первый мой перевод Булгакова — «Зойкина квартира». Это было сплошное счастье, с которого я перешла на «Багровый остров», «Ивана Васильевича»... Я вообще влюблена в театр Булгакова. В Барселону, где я живу, английский театр недавно привез «Мастера и Маргариту» — у всех тут был восторг, а для меня отчаяние. Слишком много спецэффектов. «Ах-ах, Маргарита летает!» Ну и что, что летает… Для этого достаточно цирка. В моем понимании театр — это совсем другое! Я была, может быть, единственной из шестисот человек, у кого эта постановка не вызвала восторга.

— А как началась работа над дневниками Льва Толстого?

— Это была моя мечта со студенческих лет. В университете у меня был преподаватель Александр Михайлович Бокучава, он вел семинар по Толстому, по его дневникам. И это было удивительно, необъятно… И я мечтала, что когда-нибудь займусь переводом этих дневников для испанских читателей. Для меня очень важное побуждение — дарить своим людям то, что я могу прочитать, а они не могут. Вот моей маме подарить, которой уже нет сейчас… И я очень хотела подарить именно живого Толстого, который общается с детьми, косит сено, путешествует. Но к этому нужно было очень серьезно подойти: жить в Москве, работать в библиотеке каждый день. Там, в библиотеке Государственного музея Толстого, я познакомилась с Аллой Полосиной из Ясной Поляны и через нее приехала в Ясную в первый раз. В общем, на эту работу ушло восемь лет! Восемь лет моей жизни, когда я занималась исключительно Толстым… хотя нет, все-таки какие-то маленькие вещички Цветаевой в это время я переводила. Потому что мне нужно отойти от писателя, чтобы на него потом смотреть новыми, свежими глазами.

— Что же вы искали в библиотеке?

— Например, для русских читателей очень знакомо, когда вместо неприличных слов и цензурованных отрывков просто скобки и точки… но для наших читателей это никак невозможно, у нас нет такой традиции. Все нужно было восстановить. Мне разрешили войти в «стальную комнату» архива Толстого, это на Пречистенке, где хранятся буквально все его сочинения; я видела сочинение десятилетнего мальчика, где он пишет о войне двенадцатого года… и там мы с текстологом искали те слова и те куски, где в советском издании было написано, например, «неразборчивое слово». Какое было счастье, когда неразборчивое слово, после того как мы долго его рассматривали и расшифровали, становилось разборчивым!!!

Толстой каждый день делал мне подарок: я шла в библиотеку и не знала, с каким Толстым встречусь сегодня! Однажды я прочитала письмо Толстого Страхову, где он пишет, что с интересом прочел его воспоминания об Афоне. «Что за воспоминания?» — подумала я. И в библиотеке мне помогли найти эту книжечку! В ней Страхов, помимо рассказа, ведет полемику с французом, который был за десять лет до него на Афоне и у которого был довольно прагматический взгляд на все… Я приехала в Испанию и рассказала издателю о своем открытии: «Очень хочу его переводить!» — сказала ему. «Давай», — согласился издатель. А надо сказать, что Страхов до этого вообще не существовал на испанском языке, но мой издатель к этому времени уже поверил в мой вкус. Я стала переводить и французскую книжечку, которая тоже библиографическая редкость. Получилось два разных взгляда на одну и ту же жизнь на Афоне. Православный русофил Страхов и прагматичный француз де Вогюэ. Когда книжка вышла на испанском, откликнулись итальянские и греческие издатели тоже. Мне это очень радостно!

— Вы ведь переводите еще и с греческого? Есть ли в греческих переводах точки соприкосновения с русскими?

— Нет ничего общего — и не только в языке, это просто разные миры. Небо и земля. Но разные миры тоже между собой разговаривают! Пастернак и Сеферис — абсолютно разные поэты. Но поэзия везде поэзия! Мне очень интересно наблюдать, как я по-разному ощущаю себя на разных языках. У меня даже голос меняется. В русской литературе есть подчеркнутая духовность — по крайней мере в той, которую я перевожу. Есть этот очень важный, самый главный компонент. В той греческой литературе, которую я перевела, ощущение мое более связано с морем, землей, более человеческими силами. Да, это очень разные ощущения, и они мне помогают перенастроиться. Кроме того, они дополняют друг друга!

— Но ведь у вас даже была фотовыставка «Греция — Россия», нацеленная на поиски сходства?

— Да… я помню себя все время с камерой в руках. В детстве думала, что стану кинооператором. С давних пор фотографирую то, о чем хочется рассказать. Выставка «Греция–Россия. Лабиринты судьбы» была у меня в Париже, потом докочевала до Барселоны. В ней Россия представлена через дерево, а Греция через мрамор. Мои фотографии есть и на некоторых обложках моих книг. У всего моего Рицоса, например, на обложках греческие мраморы. Для антологии своих переводов русской литературы — «Причудливый пейзаж русской литературы» — я использовала снимок, сделанный в Суздале: отражение храма. Потому что в моем представлении перевод есть отражение. Отражение оригинала. И чем точнее переводчик сможет отражать оригинал, со всеми его нюансами, со всеми его оттенками, со светотенью, — тем точнее будет у читателя представление о том произведении искусства, которое он держит в руках. Да, перевод — это тоже отражение.

Татьяна Шабаева, culture.ru

http://ancira.ucoz.ru

Поэт, которым дышу и живу

Ансира Сельма, переводчик произведений Марины Цветаевой на испанский язык, была в числе трёх лауреатов, награждённых во время V Международных Цветаевских чтений в Елабуге Литературной премией имени М. Цветаевой. В этом интервью она рассказывает о своей переводческой деятельности, которая началась более 30 лет назад.

— Сельма, когда вы впервые познакомились с творчеством Марины Цветаевой?

— Это произошло много лет тому назад, в конце семидесятых годов. Я была тогда студенткой филологического факультета МГУ. И ко мне попали в руки «Письма 1926 года» Рильке, Пастернака и Цветаевой. До этого я о Цветаевой ничего не слышала и не знала, что есть такой поэт. В те годы в университете мы её, конечно, не проходили. Я влюбилась в Цветаеву с первого же письма. А после того, как прочитала всю книгу, перестала спокойно жить. У меня возникла просто непреодолимая потребность поделиться этими письмами, этими образами со своими соотечественниками, которые не знают русского языка. Поэтому можно сказать, что я стала переводчицей благодаря Цветаевой. За эти годы моя влюбленность в поэта не прошла, она становится только нежнее, глубже и сильнее с каждым переводом.

— «Письма 1926 года» — это во всех отношениях очень сложная книга. И как вы рискнули за неё взяться?

— Меня уже не раз об этом спрашивали. И я всегда отвечаю, что это был такой шаг, на который, не знаю, решилась ли бы я сейчас со всем своим опытом. А в то время я вообще не знала, что такое перевод! Но тогда, поймите, я не могла по–другому, это было выше меня.

К большому моему счастью я постучала однажды в дверь к Евгению Борисовичу Пастернаку. Он тоже об этом помнит, и даже недавно рассказывал, как он открыл дверь и увидел молодую девушку с длинными–предлинными волосами, с чёрными–пречёрными глазами, которая сказала: «Я хочу переводить «Письма 1926 года», вы мне поможете?» В первые мгновения он просто окаменел, а потом ответил: «Конечно, помогу, проходите».

И я стала к нему ходить в течение многих–многих недель, месяцев. Он очень терпеливо со мной работал: объяснял, помогал разбирать тексты, растолковывал. И если перевод состоялся, то это благодаря ему.

— Какой это был год, и когда книга была опубликована?

— Это был 1980 или 1981 год, а книга вышла в 1984 году.

— Сельма, на вас «претендуют» сразу две страны – Мексика и Испания. С чем это связано?

— Я родилась в Мексике, считаю себя мексиканкой и горжусь этим. Но уже 22 года живу в Барселоне в Испании. А работаю и для мексиканских, и для испанских издателей.

— Вы переводите только прозу Цветаевой или также стихи?

— Я перевела уже почти всю ее автобиографическую прозу и очерки о поэтах. А недавно попробовала стихи. Получилось это таким образом: у нас с певицей Леной Фроловой, которая исполняет много песен на стихи Марины Цветаевой, возникла идея подготовить совместную литературно–музыкальную программу. В ней я рассказываю о судьбе Цветаевой, используя её письма и дневники, а стихи звучат в песнях Лены Фроловой. Получается интересный диалог между прозой и поэзией. Такие выступления у нас прошли уже в Мексике и в разных городах Испании. Тогда–то и возникла мысль перевести эти 15 песенных стихов на испанский язык. Но в результате получилось не 15, а 46 стихотворений, которые я перевела совместно с одним из лучших мексиканских поэтов. Мне очень интересно было работать с ним над стихами — материалом совершенно иным, чем проза. Не буду загадывать, потому что я человек страсти и импульса, но если опять будет такой импульс, то я продолжу переводы стихов. Мне кажется, что именно с этим поэтом, ощущающим Цветаеву через меня, мы смогли дать словам, которые можно уподобить металлу, ту форму, какую нам хотелось. И, вполне возможно, последует продолжение.

— А есть ли кроме ваших переводов другие стихи Цветаевой на испанском языке?

— Да, два сборника, которые, к сожалению, переведены не поэтом. Они просто передают смысл, но это не поэзия.

— Всё ли, что вы переводите из Цветаевой, издается?

— Да, абсолютно всё. Было, конечно, время, когда мне приходилось постоянно уговаривать издателей, убеждать их в том, что Цветаева — потрясающий поэт. Но сейчас дорога проторена. Её открыли, о ней знают, рассуждают, то есть Цветаева уже живет в испанской культуре.

— Существует ли у вас какая–то другая связь с читателями кроме книг?

— Раньше ничего другого не было. А полтора года назад мы придумали с Леной Фроловой этот проект. Он даёт возможность приблизить испанского зрителя, испанского читателя к поэту, который не так хорошо известен широкой публике. И я не раз убеждалась, что те слова Цветаевой, те потрясающие строки, которые звучат со сцены, действительно, доходят до сердца, до души человека. Обычно после нашего выступления люди выходят и покупают её книги.

— Скажите, сложно переводить Цветаеву?

— Очень. Но я всегда при этом помню её слова о том, что непереводимых текстов не существует. Всякое поэтическое творчество — это уже перевод: с внутреннего на внешнее, с духовного — на материальное. А если возможен такой перевод, то как не возможен другой — с одной системы знаков (языка) на иную. Для меня перевод каждого нового произведения Цветаевой — это целое событие. Искать в них дух, слова, музыку и переводить Цветаеву так, как она переводила с испанского Лорку, с немецкого Рильке — вот то, к чему я стремлюсь.

— На сколько языков мира переведена Цветаева?

— Не могу ответить точно. Думаю, что на все главные языки. И, безусловно, — на все европейские.

— Сельма, что побуждает вас брать на себя такую большую нагрузку и собирать по всему свету переводчиков, чтобы привести их, к примеру, сюда, в Елабугу, на V Цветаевские чтения?

— Это, действительно, отнимает много времени. Нужно не только их найти, но и проверить уровень перевода. Потому что я же не буду приглашать каждого, кто переводит Цветаеву. Их много, но не все переводы удачные и достойные. Это, в самом деле, работа. Но я знаю, что мы дарим друг другу, когда находимся вместе. Мы словно заряжаем свою внутреннюю батарейку для дальнейшей работы. Нам приходится переводить произведения писателей, которых уже нет в живых. Каждый из нас работает в своем кабинете: со словарями, текстами, может быть, какими–то исследованиями. Но нет живого общения. А когда мы собираемся — переводчики на финский, итальянский, французский, испанский, хинди, японский, китайский и другие языки, — то это общение, обсуждение схожих проблем и удачных опытов перевода нам так много дает, что вся подготовительная работа не кажется мне нагрузкой. Вот и в этот раз я думала: «Боже мой, будет эта встреча, какое счастье!»

Уже на протяжении пяти лет мы собираемся каждое лето на 3–4 дня в Ясной Поляне на семинар переводчиков. Вначале идея его проведения была связана с переводом произведений Толстого. Но потом мы расширили тематику и приглашаем переводчиков русской классической литературы. Мы работаем с 9 утра до 7 вечера, и после таких семинаров возникает чувство, что заново начинаешь жить и работать.

Елабуга так гостеприимна, что слава об этом идет уже по всему миру. И моя мечта — собрать здесь переводчиков Цветаевой. Это было бы здорово. Вы бы нам помогли, а мы, в свою очередь, очень многое сделали бы для Цветаевой.

— Какие чувства испытываете вы после получения Литературной премии?

— Сердечную благодарность за то, что отметили мою работу и дали мне премию, носящую имя поэта, которого я люблю, которым дышу и живу уже больше 30 лет.

http://elabuga.com/tsvetaevaAward/_ansiraSelma.html

Сельма Ансира: Каждый писатель - уникальный мир

Известный мексиканский переводчик, славист, критик встретилась сегодня со студентами Елабужского института КФУ

5 октября студенты Елабужского института КФУ встретились с мексиканским славистом, критиком, переводчиком художественной литературы, лауреатом литературной премии им. М. И. Цветаевой Сельмой Ансирой.

Сельма Ансира посещает Елабугу уже не в первый раз: по ее словам, история любви с городом Елабуга длится уже более 15 лет и это связано с творчеством русского поэта М.И. Цветаевой, которым увлеклась с поры студенчества.

В этот раз визит в Елабугу был связан с открытием фотовыставки в городском «Зале современного искусства», где представлены работы сеньоры Ансиры, которая, как выяснилось, очень увлечена искусством фотографирования. Она с воодушевлением откликнулась на приглашение директора Елабужского института КФУ Елены Мерзон встретиться со студентами вуза.

В начале встречи она отметила, что ей очень приятно общаться с молодыми филологами, которые, как она когда-то, выбрали именно это направление для своей деятельности. Она призналась, что в пору студенчества своею судьбой она видела преподавание, но знакомство с творчеством М.И. Цветаевой изменило ее судьбу.

Когда в руки студентки попала переписка Пастернака и Цветаевой, она поняла, что ей жизненно важно перевести это произведение, подарив испаноязычному населению возможность узнать этих великих людей. На тот момент она совсем не имела опыта в переводах, но это не остановило и не помешало студентке. Работу над письмами она вела совместно с сыном Бориса Пастернака. С этого времени, уже более 36 лет деятельность сеньоры Ансиры связана с творчеством М.И. Цветаевой, перевела на испанский язык практически все прозаические произведения Марины Цветаевой, подготовила к публикации несколько сборников стихов. Она считается одним из признанных переводчиков художественной литературы. В 2010 году в Елабуге Сельма Ансира получила литературную премию им. Марины Цветаевой за перевод произведений Цветаевой на испанский язык. Также в 2010 году Сельма Ансира побывала в Коктебеле, она стала лауреатом Международной Волошинской Премии в номинации «За вклад в культуру» за перевод книги Марины Цветаевой «Живое о живом». Сельма Ансира хорошо известна в литературных кругах. В 2007 году она была награждена медалью Пушкина. Рожденная в Мехико, а ныне живущая в Барселоне, Сельма трепетно любит Россию и выступает одним из главных организаторов ежегодного Международного семинара переводчиков русской литературы. В ее переводах на испанский увидели свет произведения Пушкина, Достоевского, Бунина, Булгакова и других русских авторов.

Сельма Ансира рассказала студентам и о том, как работает над переводами литературных текстов: долго, слово за словом, стараясь не терять смысловую нагрузку и «мелодию образов», многократно перепроверяя написанное… «В чем трудность перевода Цветаевой? – переспросила она задававшего вопрос студента, - во всем!! Она – сама трудность! Я многие месяцы не сплю ночами, во сне перебирая подходящие по смыслу слова! Встаю, пишу в блокноте. Утром перечеркиваю написанное и снова – в поиск! Но зато какое наслаждение: найти нужные слова, закончить книгу!» Ведь поэзия, по словам Ансиры Сельмы, это мелодия, которую нельзя нарушить грубым переводом. Кроме того, переводя стих поэта на другой язык, необходимо учитывать «мелодику» этого языка, культуру народа, на чей язык «перекладывается» сочинение. И если помощи в переводе прозы Ансира Сельма не нуждается, то при переводе стихов она работает «в четыре руки» - рядом находится поэт, который помогает подобрать нужное «созвучное» слово.

Одно из правил перевода Сельмы Ансиры гласит так: каждый писатель – это уникальный мир. «Если я буду переводить Марину Цветаеву так же, как Николая Гумилёва, то это закончится провалом, к каждому писателю и поэту необходим свой подход», - подчеркнула сеньора Ансира.

В завершение встречи она поделилась своими впечатлениями от очередного визита в Елабугу, сказав о том, что Елабуга – это не только красивые исторические памятники и архитектурные постройки, а, прежде всего, люди, живущие в нем. А люди в нашем городе, по словам переводчицы, очень добрые и дружелюбные.

Она пожелала студентам Елабужского института КФУ найти свое призвание в жизни и получать удовлетворение от своей работы, принося радость окружающим.

https://kpfu.ru/elabuga/selma-ansira-39kazhdyj-pisatel-unikalnyj-mir39.html